– Только это… инструмент наточить нужно, – сказал Лёха, разглядывая ножи.
Мы выпили по второй, а потом по третьей. Он принёс точило, сел посередине кухни и стал готовить инструмент к предстоящему делу.
Вжик– вжик. Вжик– вжик.
– А вы чего это тут?
Мы оба посмотрели на дверь. Там стояла Наташка и пялилась на ножи.
– А мы готовим орудия пыток, – пошутил я.
Я же не могу промолчать. Мне же обязательно нужно влезть. Я и трезвый молчать не умею, а тут выпили уже.
– Каких ещё пыток? – спросила Наташка и отступила назад.
– А вот таких, Наташенька, – сказал я, наступая. – Таких вот.
И Лёха, главное, молчит. Нет, чтобы, улыбнуться там, или рукой махнуть, мол, шутим мы. Сидит и точит. Сидит и точит. Вжик– вжик. Вжик– вжик.
– Я больше не буду, чесслово! – завопила вдруг дура-баба.
– Чего не будешь? – опешил я.
– Алёшенька, любимый, я тебе всё расскажу, только убери ножи, а? – попросила Наташка, не обращая на меня внимания.
– Ну?
Лёха отложил в сторону нож и уставился на жену.
– Понимаешь, там так получилось, неожиданно, в общем. Ну, я не хотела, он сам ко мне пристал, у него тогда ещё жена от рака умерла, вот я его и пожалела, а ты на службе был, – затараторила Наташка.
– Кто он? – спокойно спросил Лёха.
– Сосед, – выдавила Наташка. – У нас с ним было-то один раз всего. Или два. В общем, я не помню.
В тот же вечер Лёха собрал Наташкины шмотки в чемодан, и выставил их обоих за дверь.
– Это всё ты и твой длинный язык, – ткнул указательным пальцем мне в грудь пьяный Лёха. – Ты во всём виноват, и шутки твои дурацкие. Лучше бы я ни о чём не знал!
Нет, главное, Наташка – шмара, а во всём виноват я?! Теперь даже не знаю, останемся мы друзьями или как? Да и кабанчика я так и не зарезал.