* * *
Теперь папа, седой как лунь, с кривым лицом лежал на холодной больничной койке и не мог сказать ни слова – ни доброго, ни злого, никакого.
– Я не знаю, что делать, – плакала мама в больничном коридоре. – Что делать?!
Она, тоже уже не молодая, смотрела на дочь, как на Бога. В глазах матери я увидела дикий страх вперемежку с паникой. Дрожащие руки теребили платок.
– Мам, успокойся. Всё образуется. Я тебе помогу, – заверила я её и пошла искать врача.
Доктор хмурился, заполнял бумаги и, не глядя мне в глаза, давал наставления.
– Нужна реабилитация и уход. У него есть все шансы на выздоровление. Полного возврата не ждите – танцевать вприсядку он у вас, конечно, не будет, но ходить, говорить и есть самостоятельно – это пожалуйста.
– Да ты с ума сошла! Какой уход, какая реабилитация?! Ты понимаешь, что там Москва и перспективы, а тут горшки и лекарства. Почему мать твоя сама не может справиться?Никита ходил по комнате, размахивая руками. Я сидела на диване и теребила пальцами нижнюю губу.
– Она в истерике, сама еле ходит, сердце больное, – говорила я, шмыгая носом. – У тебя нет родителей, тебе не понять.
– У меня сестра есть, – возразил Никита.
– Это совсем другое, – сказала я.
Он бросился на колени.
– Любушка, любимая, поехали со мной, а? Нам уже билеты купили и квартиру оплатили – живи не хочу. А?
Я закачала головой.
– Ты понимаешь, что ты загубила свою жизнь? Твой отец всё равно не жилец – могли бы сдать его в богадельню и дело с концом. Меня мать сдала в интернат и ничего.
От его слов у меня вспыхнули щёки и покраснели уши. Папу?! В богадельню?!
– У тебя был шанс выбиться в люди, но ты его упустила, – сказал Никита, собрал вещи и уехал на вокзал.